Он опоздал всего на четверть часа; приглашенные, а их оказалось
человек десять, были уже в сборе. В заднем храмовом дворе,
куда Бага, почтительно блистая бритой головой, провел приближенный
к наставнику ученик Да-бянь, царила прелесть неги - полная
луна плыла в жемчужных небесах Северной столицы и призрачным
светом освещала три пышных куста жасмина, сплошь покрытых
белоснежной пеной цветов. Упоительный аромат стоял густым,
почти осязаемым облаком, и среди всего этого великолепия,
перед жасмином, на маленьком каменном мостике над бурным потоком,
имевшим исток свой у искусственной горки и пропадавшим у миниатюрного
грота, стоял, сложив руки с четками на великом, как его мудрость,
животе, великий наставник Баоши-цзы, облаченный в желтые одежды,
и думал о вечности. Неподалеку почтительно застыл Сяо-бянь,
второй приближенный ученик наставника.
Приглашенные расположились по другую сторону
потока. Среди них Баг заметил компьютерного магната Лужана
Джимбу, заводы которого производили все модели "Керуленов",
- худой, как щепка, Джимба был вместе с первой и второй женами.
Вторая жена, на вкус Бага, была привлекательнее и, во всяком
случае, явно моложе. Джимба поправил узкие очки в тонкой золотой
оправе и кивнул Багу: их представили друг другу на приеме
в Александрийском Возвышенном Управлении в позапрошлом году,
а Джимба славился цепкой памятью на лица и числа; жены также
одарили Бага приличествующими случаю улыбками. Был здесь же
и знаменитый поэт Петроман Х. Дыльник, среднего роста преждерожденный
с несвежим лицом, в пиджаке европейского кроя, карманы которого
оттопыривались; служитель муз слегка шевельнул рукой в приветствии.
Прочих присутствующих Баг не знал, но двое из
них явно были иностранцами: один - с раскосым, неизменно улыбающимся
лицом, выдающим в нем жителя Страны Восходящего Солнца, и
в национальной нихонской одежде - сером кимоно с широкой шитой
каймой и в деревянных гэта. За поясом у него помещалась пара
изящных боевых ножей - наметанный глаз Бага сразу определил
в них танто. Баг ценил это оружие. Танто были в меру тяжелы,
хорошо сбалансированы и годились как для фехтования и ближнего
боя, так и для вполне прицельного метания. Второй гокэ был
совершенной противоположностью своего спутника, в первую очередь
по нелепости одежды - безукоризненно выглаженный фрак и брюки
в микроскопическую черно-белую клеточку, а также лаковые штиблеты
плюс к тому неуместная кепочка с длинным козырьком. Лицо у
него было длинное, совершенно европейское. Преждерожденный
во фраке был всецело погружен в себя и никак не отреагировал
на появление Бага в сопровождении Да-бяня, тогда как нихонец
крайне приветливо поклонился. В ответ Баг сдержанно и с достоинством
кивнул.
Что греха таить, даже у лучших людей есть недостатки.
В принципе Баг недолюбливал нихонцев. Он старался не задумываться
над причинами своей легкой, совсем не проявляемой в поведении,
и все же самому ему неприятной неприязни. Но, будучи культурным
ордусянином и потому вполне признавая право наций на самоопределение
(пусть самоопределяются сколько угодно, хоть каждый сельскохозяйственный
сезон, если ничем более толковым заниматься не желают), он
в глубине души все же не мог простить стране Нихон и всем
ее нынешним нихондзинам того, что когда-то ╚божественный ветер╩
камикадзе разметал хубилаев флот и воспрепятствовал воссоединению
Срединной и Островной Империй. Конечно, умом Баг понимал,
что когда достославный Чжу Юань-чжан, первый император вдумчиво
и проникновенно царствующей доселе династии Мин, на счастье
всей нынешней Ордуси изгнал из Цветущей Средины потомков Хубилая
со всем их воинством и на некоторое время самоопределил Китай,
нихонцы под шумок наверняка все равно бы тоже самоопределились.
Но все-таки было в том давнем событии что-то неправильное,
несправедливое.
Впрочем, неприязнь была скорее теоретической.
Стоило Багу сойтись с каким-либо нихонцем поближе, и неизменно
оказывалось, что тот - славный, умный и культурный человек,
с которым не грех усидеть бутылочку-другую крепчайшего окинавского
"Авамори". А когда ему довелось однажды участвовать
в одном совместном с нихонской полицией действии, он убедился,
что и напарников надежнее и добросовестнее трудно сыскать.
Однако вот стоило встретить нового, незнакомого
нихонца - и на ум опять, как всегда, приходило: "нихон
дзюкэцу кютю!" Откуда-то Баг знал, что так по-нихонски
называют червя-паразита многоустку японскую. От неприязни
существовало одно средство - немедленно познакомиться.
Но здесь было не время и не место.
Ибо великий наставник Баоши-цзы вернулся со свидания
с вечностью, приоткрыл маленькие острые глаза, обозрел присутствующих,
отметив Бага доброжелательным наклоном головы, воздел руки
с живота, огладил пышную рыжеватую бороду и изрек:
- И эти бледные
цветы
Непостоянны в вечном колесе!
Так все приходит и так уходит -
Покой! Покой! Покой!
[оригинал гатх]
Затем он величественно повернулся в пол-оборота к присутствующим
и простер пухлую руку в сторону луны:
-
О... вечность!
Сяо-бянь и занявший место рядом с ним Да-бянь
склонили головы.
- Великий наставник, - потревожил Баоши-цзы высокий
темноволосый преждерожденный с орлиным носом, в официальном
платье и укороченной шапке-гуань; на шпильке сверкнул драгоценный
камень. - Великий наставник, не соизволите ли вы открыть нам
нечто такое, что сделает нашу жизнь еще более насыщенной и
осмысленной?
Баоши-цзы повернулся к нему с доброй улыбкой.
- В древности случилось так, - начал он, медленно
покачивая головой, - что Му Да пришел к Конфуцию и спросил
его: "В чем смысл жизни?" Ничего не ответил Конфуций,
пораженный глубиной духовных устремлений Му Да. Книги доносят
до нас, что после этого случая Конфуций три луны не мог есть
мяса - таково было его потрясение. А через полгода Учитель
занес этот эпизод в двадцать вторую главу
"Суждений и бесед".
Глубокая тишина повисла над храмовым садом. Обдумывая
сказанное, все вернулись к созерцанию облитых лунным светом
цветов жасмина. Обстановка располагала к мыслям о главном.
Баоши-цзы вновь обернулся к присутствующим, благостно
улыбнулся и изрек:
- Мирская
пыль на цветах,
Но не замутнишь сознанье!
Войди в врата не-двойственности -
И будем вместе мы!
- И двинулся
с мостика вниз, навстречу собравшимся.
- А вот мне тоже пришло на ум, - выступая вперед
с поклоном, неожиданно заявил нихонец в сером кимоно, - позволите
ли?
- О да, порадуйте нас скорее, младший князь Тамура,
- отвечал Баоши-цзы, - ибо грех таить строки, родившиеся в
глубинах вашей души в такой прекрасный вечер.
- Мои стихи не столь глубокомысленны, как ваши,
великий наставник, - отвечал князь Тамура, - и я позволяю
себе произнести их единственно вследствие переполняющих меня
чувств. Да простят меня драгоценные присутствующие! - Он приосанился,
раскрыл веер - простой, с каллиграфически, на нихонский манер
выполненным на нем иероглифом ╚чжун╩ - ╚верность сюзерену╩,
легко взмахнул им и продекламировал:
- В тени
агав, под кроной кипариса,
Где ощущается жасмина аромат,
Сидел я с вами на платке ордусском...
Вы что-то о любви твердили мне.
С последним словом
веер, мелодично прошуршав, закрылся и исчез в рукаве. Среди
присутствующих пронесся легкий ропот; жены преждерожденного
Джимбы коротко, но многозначительно переглянулись; Баг отметил,
что младший князь Тамура не лишен некоторой утонченности манер.
- Рассказывают, что в древности, - просветленно
улыбнулся Баоши-цзы, - в царстве Чу жил мудрец по имени Пи
Гу. Он славился острым умом и очень невеликим ростом. И когда
недруги, желая ему гибели, захотели унизить его и прорезали
в воротах княжеского дворца специальную дверцу - для Пи Гу
и для собак, мудрец только весело рассмеялся. Так и вы, князь,
будьте выше сиюминутных чувств бренного мира. И тем обретете
покой и внутреннее озарение! - Сказав это, великий наставник
сложил руки на могучем животе и в сопровождении Да-бяня неспешно
направился во внутренние покои.
|