Уму непостижимое явление "мэйнстрима"
в русской культуре начала века, провозглашенное певцом
Матадора и могильщиком постмодернизма г-ном Курицыным,
не дает мне спать который день.
И видно, не мне одной. Вот и Дмитрий Кузьмин
тож. Как есть не мог успокоиться и написал
"розмыслы": а что бы это мог быть за зверь такой
- "мэйнстрим"?
Очевидно с оным зверем только одно - это то,
что он являет собой некое "основное (среднее? серединное?
далекое от крайностей?) течение" в изящных искусствах.
Но вот откуда проистек сей зверь, откуда пошел быть, каковы
его три источника и три составные части - эти вопросы по-прежнему
терзают умы. И как ван Заец попал в число первостатейных "срединцев"
- мне тоже неведомо.
Дмитрию Кузьмину это как раз ясно: " Курицын
склонен объявить мэйнстримом всего-навсего тип письма, который
кажется ему наиболее симпатичным и перспективным. Но это ложный
ход: мэйнстрим - не оценочная категория. Об том догадывается
и сам Курицын, который дальше рассуждает в том смысле, что
отдельные тексты этого направления ему не слишком симпатичны,
но внимания требуют со всей настоятельностью, поскольку принадлежат
к мэйнстриму".
Мне ясно другое: г-н Курицын - замечательно организованный
флюгер, чутко отмечающий новое, собственно - как и пристало
маэстро критического жанра. И если этот флюгер в настоящее
время отмечает, что мы имеем наконец в отечестве нормальный
литературный процесс, значит - как говаривал известный политический
деятель -"процесс пошел". Воистину пошел!
Трудно оспорить утверждение, что что литературный
процесс в российской жизни - начиная годов с 30-х - был совершенно
ненормален. Годы террора, годы застоя, цензура, руководящая
роль партии, моральный облик строителя коммунизма, борьба
с идеологическим противником привели к оскудению литературы.
Исчезли литературные группировки - как факт литературной жизни
(вообразите себе манифест группы Крусанова и сыновья этак
году в семидесятом? в самиздате - возможно, в эмиграции -
пожалуй, но не общественно явленным urbi et orbi литературной
жизни); пребывали запечатанными навек целые пласты художественной
жизни, многие темы, сюжеты, образы и даже отдельные герои
(представьте себе году в восьмидесятом повесть "Больше
Бена"? где бы она имела шанс выйти и где бы поселились
ее молодые авторы после факта не то чтобы публикации, а обнародования?).
Иными словами имела место ситуация, которую можно
охарактеризовать тремя мартовскими тезисами: 1) "Пруд
опустел, никто больше не ходит купаЦЦа"; 2) "Купание
- буде оно разрешено - разрешено в строго отведенных для того
местах"; 3) "Купающиеся самотеком не относятся к
категории купающихся".
Так, сосбственно, и было: Пруд действительно
опустел. Никто не читал производственных романов, по-настоящему
правдивыми были только нелакированные книги о войне и о трагедии
русской вымирающей деревни - но и эти книги часто читались
принудительно, просто потому что они были ОФИЦИАЛЬНО допущены
к участию в литературной жизни. Интересно было бОльшей частью
то, что НЕ разрешалось или не одобрялось. В России процветало
двоемыслие, работали две экономики (государственная и теневая),
существовало два литературных мира: Мир официально печатной
литературы из Союза писателей и Мир неофициально печатной/непечатной
литературы. Более того, имелась еще и Русская Литература за
Рубежом, доступная мало и нерегулярно. На этом фоне Стругацкие
были единственными писателями. которым удавалось и сюжет соблюсти,
и спрыснуть его чуждыми (то есть собственными, выстраданными,
живыми) идеями, да еще оснастить свои творенияи общечеловеческой
проблематикой. При этом Стругацкие заплатитли за свою самостоятельность
отступлением "на обратную сторону луны" - то есть
в мир фантастической литературы, где только и могли себя чувствовать
сносно люди с не общим выражением лица.
Сегоднящние критики, наблюдающие литературу
сверху - со стороны зеркального стекла: толстые журналы, элитарные
книжные серии etc - как-то упустили значимость того, что сделала
для нарождения "мэйнстрима" русская фантастика.
Поколение сорокалетних - тех, что талантливы и умны - маршировало
в фантастику ротами. Мэйнстрим русской словесности созревал
в 80-90 годы: сначала имплицитно, потом - явленно, в книгах.
Евгений Лукин, Вячеслав Рыбаков, Евгений Штерн, Михаил Успенский
- можно продолжать и продолжать список писателей, которые
были пионерами "мэйнстрима" на Руси. Почему г-н
Курицын не упромянул их? Потому что они успешно печатаются
и маркированы для него клеймом низкого коммерческого чтива?
Конечно, в фантастике есть бездари и графоманы,
но именно там в девяностые годы сконцентрировался самый высокий
процент творческих и талантливых русских писателей, ведомых
в литературу нравственным императивом "не могу молчать".
Однако для критиков эта литература недостаточно высоколоба,
и похоже - они не читают ее по определению. Ибо если читают
- как могут не заметить столь очевидных вещей? Русская срединная
(в том смысле что не радикальная, не маргинальная, не постмодернистская,
не элитарная) национальная литература сохранялась в недрах
русской фантастики. Не случайно, семинар Бориса Стругацкого
пережил Союз писателей и остался "во время оно"
малым островком, продуцирующим жизнеспособную литературу.
"Мэйнстрим" - который я склонна
понимать как нормальный литературный процесс (кстати, кто-нибудь
задался целью посчитать, сколько новых литературных манифестов
опубликовано и заявлено только в этом году?) - возник не на
пустом месте, и прежде Евы была Лилит - как предание говорит.
"Мэйнстрим" массово порождает
литературу, соответствующую запросам современного общества,
литературу качественную, умелую. Эта литература понятна, занимательна,
но она и нравственна и умна в то же время. Это востребованная
литература.
В этом смысле ван Заец - "мэйнстрим",
и еще какой! 8))). Глянувший на него свысока Дмитрий Кузьмин
нашел в первом романе лишь тупое наложение жанров - детектив
скрещен с альтернативной историей + немножко культурки. Право,
какая-то эпидемия куриной слепоты, или так неподъемна восточная
оснастка романа? Уже в "Деле
жадного варвара" не только немножко культурки, но
целый новый мир, основания которого чрезвычайно продуманны
и глубоко фундированны. Уже "Дело жадного варвара"
- книга нравственного императива - собственно, каждый роман
цикла (я - любезностью переводчиков - прочитала три) поднимает
одну из самых болезненных для прошедшего века тем. Ордусское
общество проверяется на прочность экстремальными ситуациями,
ибо перед нами мир, "где плохих людей нет", а перед
героями встают сложнейшие нравственные проблемы.
Тот, кто увидел в "Деле жадного варвара"
лишь одни только насмешки над западной цивилизацией, вероятно,
читали вполглаза. Роман, в любом случае, о выборе пути. Как
и всякий роман ван Заеца, как и всякое литературное "штучное"
произведение, как и весь - "мэйнстрим, по-видимому. От
ван Зайца невозможно отмахиваться, его можно и следует изучать,
ибо он открывается вполне только внимательному читателю. Хорошая
русская литература приходит отовсюду и пути ее непредсказуемы.
|